Вневременные фотографии

Только в этом дурацком мире существуют эти пленительные частности: у книг разные обложки, у людей бесконечно несхожие разрезы глаз, снег - не то, что дождь, в Дели и в Москве одеваются неодинаково, крыса меньше собаки - только здесь все это имеет значение, и кажется, будто - огромное.
А там все равны, и все одно, и все - едино. 

***

Вечность - это вовсе не "так долго, что нельзя представить".
Вечность - это всегда одно и то же сейчас, не имеющее протяженности, привязки к точке пространства, невысчитываемое, невербализуемое.
В вечности вы не найдете там друг друга специально для того, чтобы закончить разговор, начатый при жизни; потому что жизнь будет вся - как дневник за девятый класс: предметы, родительские подписи, домашние задания, рисуночки на полях, четвертные оценки - довольно мило, но вовсе не так смертельно важно, как казалось в девятом классе. Тебе в голову не придет пересдавать ту одну двойку по литературе в конце третьей четверти - нахамил учительнице, словил пару, вышел из класса посреди урока, хлопнув дверью. Забавно, что дневник сохранился, но если бы и нет, ты бы мало что потерял - во-первых, у тебя десять таких дневников, во-вторых, этот далеко не самый интересный, вот в дневнике за второй были куда смешнее замечания.

***

 Может случится и так, что ты из всей жизни, будешь вспоминать только вид на заснеженную Москву; может, ты из всех земных языков ты запомнишь только две фразы из разговора с самым важным человеком, из всех звуков - плачь маленького сына...И все. Остальное действительно было незачем.

Славно скитался, но будешь рад, что вернулся и обратно еще долго не захочется - в том теле тесно, как в скафандре, который сильно ограничивает возможности перемещения, приходит с годами в негодность, доставляет массу хлопот - совершенно неясно, зачем все так рыдали над твоим скафандром и целовали в лоб-шлем...Как будто он когда-то что-то действительно определял в том, кем ты являешься и для чего пришел.
Тело - это просто упаковка из-под тебя, так ли важно это? 

***

Нет, ты не увидишься с тем, кого так любил; не потому, что не захочешь или не сможешь, потому же, почему ты не купил себе грузовик киндер-сюрпризов, когда вырос, хотя в детстве себе клятвенно обещал: это глупо, этого не нужно больше, другой уровень восприятия, сознания, понимания целесообразности.
 Прошлого не будет больше, и будущего не будет, они устареют, выйдут из обращения, как ветхие купюры, на которые давно ничего не купишь; потому что измерений станет больше, и оптика понадобится другая, и весь аппарат восприятия человека покажется старым. 
И все вот эти любови и смерти, разлуки и прощания, стихи и фильмы, обиды и измены - это все будет большой железной коробкой из-под печенья, в которой лежит стопка вкладышей из жевательной резинки Love Is, которые ты в детстве собирал с таким фанатическим упорством, так страшно рыдал, когда какой-нибудь рвался или выкрадывался подлым ребенком маминых друзей.

 И ты после смерти не испытаешь ничего по отношению к этому, кроме умиления и печали: знать бы тебе тогда, какие это мелочи все, не было бы ни единого повода так переживать. Там все будет едино, и не будет никакой разницы, кто мама, кто я, кто одноклассница, разбившаяся на машине восемь лет назад; личности не будет, и личной памяти не станет, и ее совсем не будет жаль: все повторяется, все похоже, ничего такого уж сверхуникального в твоем опыте, за что можно было бы так трястись.Все любили, все страдали, все хоронили, все корчились от отчаяния. 

***

Мы станем большим поездом света, который соберет всех и поедет на сумасшедшей скорости, прокладывая себе путь сквозь тьму и отчаяние.

 Почему ты бываешь так упоительно счастлив,

 когда кругом друзья, и музыка, и все рядом, и все такие красивые,

 и все смеются? 

Почему это будто кто-то вас в этот момент фотографирует, 

снимает кадр, совершенно отдельный от течения жизни, 

восхитительный, 

вневременной?

Вот такое примерно чувство,

 только ты уже не можешь сказать,

 кто ты точно на этой фотографии.

И не уходи

Не сходи с моих уст,
С моих карт, радаров и барных стоек.
Этот мир без тебя вообще ничего не стоит.
Пребывает сер, обездвижен, пуст.

Не сходи с моих строк.
Без тебя мой голос ждал, не умел начаться.
Ты его единственное начальство.
Направляй его, справедлив и строг.

Не сходи с горизонта, но гряди,
Веди путеводным созвездием, выстраданной наградой,
Ты один способен меня обрадовать – значит, радуй,
Пламенем посмеивайся в груди
И не уходи.
И одно на двоих бессмертие впереди.

Ок Мельникова

Все важные фразы должны быть тихими,
все фото с родными всегда не резкие.
Самые странные люди всегда великие,
а причины для счастья всегда не веские.

Самое честное слышишь на кухне ночью,
ведь если о чувствах - не по телефону,
а если уж плакать, так выть по-волчьи,
чтоб тоскливым эхом на пол-района.

Все важные встречи всегда случайные.
самые верные подданные - предатели,
веселые клоуны все - печальные,
а упрямые скептики все - мечтатели.

Любимые песни - все хриплым голосом,
все стихи любимые - неизвестные.
Все наглые люди всегда ничтожества,
а все близкие люди всегда не местные.

Если дом уютный - не замок точно,
а квартирка старенькая в Одессе.
Если с кем связаться - навеки, прочно,
пусть сейчас не так все, но ты надейся.

Да, сейчас иначе, но верь: мы сбудемся,
если уж менять, так всю жизнь по-новому.
То, что самое важное - не забудется,
а гениальные мысли - всегда бредовые.

Кто ненужных вычеркнул - те свободные,
нужно отпускать, с кем вы слишком разные.

Бер-Бер

Я пришел к старику Бер-Беру, что худ и сед,

решить вопросы, которыми я терзаем.

- Я гляжу, мой сын, сквозь тебя бьет горячий свет... 
Так вот, ты ему - не хозяин.

Бойся мутной воды и наград за свои труды,
будь защитником розе, голубю и - дракону.
Видишь - люди вокруг тебя громоздят ады, 
покажи им, что может быть по-другому.

Помни, что ни чужой войны, ни дурной молвы,
ни злой немочи, ненасытной, будто волчица -
ничего, страшнее тюрьмы твоей головы ,
никогда с тобой не случится.

История Джеффри Тейтума

Джеффри Тейтум садится в машину ночью,
 в баре виски предусмотрительно накатив.
Чувство вины разрывает беднягу в клочья: 
эта девочка бьется в нем, как дрянной мотив.

Джеффри  –  не слабохарактерная какая-то там бабенка,
 чтоб найти себе горе и захлебнуться в нем.
 У Джеффери есть жена, она ждет от него ребенка,
 целовал в живот их перед уходом сегодня днем.

А теперь эта девочка – сработанная так тонко,
 что вот хоть гори оно все огнем.
Его даже потряхивает легонько – так,
 что он тянется за ремнем.

***

"Бэйби-бэйб, 
что мне делать с тобой такой? 
Скольких ты еще приводила в дом,
скольких стоила горьких слез им?
Просто чувствовать сладкий ужас и непокой.
Ты – первой, я – следующей строкой.
Испариться, течь за тобой рекой,
Задевать тебя в баре случайно курткой или рукой".

"Бэйби-бэйб, 
по чьему ты создана чертежу? 
Где ученый взял столько красоты, где живет этот паразит?
Объясни мне, ну почему я с ума схожу?
Если есть в мире свет – то ты, 
если праздник – то твой визит?

Бэйби-бэйб, 
я сейчас приеду и все скажу, 
я ей все скажу, 
и она мне не возразит."

***

Джеффри Тейтум паркуется во дворе, 
ищет в куртке свои ключи и отыскивает – не те.
Он вернулся домой в глубокой уже ночи,
 он наощупь передвигается в темноте,
Входит в спальню и видит тапки – понятно чьи; 
Джейни крепко спит, держит руку на животе.
Джеффри Тейтум думает – получи,
 и бредет на кухню, и видит там свою порцию ужина на плите.

Джеффри думает: 
"Бэйб, 
дай пройти еще октябрю или ноябрю...
Вон она родит – я с ней непременно поговорю...
Я тебе клянусь, что поговорю..."

Джеффри курит и курит в кухне,
стоит и щурится на зарю.

Будто бы ни разу не умирал

Или даже не бог, а какой-нибудь его зам
поднесет тебя к близоруким своим глазам,
обнаженным камушком, мертвым шершнем,
и прольет на тебя дыхание, как бальзам,
настоящий рижский густой бальзам,
и поздравит тебя с прошедшим...

- С чем прошедшим?
- Со всем прошедшим.

Покатает в горсти, 
поскоблит тебя с уголка –
кудри слабого чаю,
лоб сладкого молока,
беззащитные выступающие ключицы,
скосишь книзу зрачки – плывут себе облака,
далеко под тобой, покачиваясь слегка,

больше ничего с тобой
не случится.

-Ну, привет, вот бог, а я его генерал,
я тебя придирчиво выбирал
и прибрал со всем твоим
барахлишком...
человеческий, весь в прожилочках, минерал,
что-то ты глядишь изумленно слишком,

будто бы ни разу
не умирал.

Моему солнцу

Мое солнце, 
и это тоже ведь не тупик - это новый круг.
Почву выбили из-под ног - так учись летать.
Журавля подстрелили, синичку выдернули из рук,
И саднит под ребром, и некому залатать.

Мое солнце, 
бог не садист, не его это гнев и гнет,
мы все тут мечемся, мельтешим,
а он смотрит и выжидает, 
сидит и мнет
переносицу указательным и большим.

Глупости всякие

Да, он всегда красивый, всегда плохой,

составом, пожалуй, близкий к небесной манне,

а ты сидишь золотой блохой

в пустом, дырявом его кармане.

Бликуешь в глаза бесценной своей подковкой –

вся мельче булавки, тоньше секундной стрелки,

теплее всего рукам – у него под кофтой,

вкуснее всего – таскать из его тарелки.

Все даришь ему подарки,

лепишь ему фигурки,

становитесь стеариновые огарки,

солнечные придурки.

А без него начинаешь зябнуть,

скулить щенком, выть чугунным гонгом,

и он тогда говорит тебе – 

нельзя быть

таким ребенком.

Становится крайне вежлив и адекватен,

преувеличенно мил и чуток,

и ты хрипишь тогда – 

ладно, хватит,

я не хочу так.

Только ты, дурачок, не хочешь со мной играть

Я могу быть грубой  и неземной,
чтобы дни - горячечны, ночи - кратки;
чтобы провоцировать беспорядки;
я умею в салки, слова и прятки,

только ты не хочешь играть со мной.

***

Не губи: в каком-нибудь ноябре
я еще смогу тебе пригодиться -
и живой, и мертвой, как та водица -
только ты не хочешь со мной водиться;

без тебя не радостно во дворе.

Я могу за Стражу и Короля,
за Осла, Разбойницу, Трубадура, -
но сижу и губы грызу, как дура,
и из слезных желез - литература,
а в раскрасках - выжженная земля.

***

Я могу смириться и ждать, как Лис -
и зевать, и красный, как перец чили,
язычок вытягивать;

не учили
отвечать за тех, кого приручили?

да, ты прав: мы сами не береглись.

Мне очень многое нужно

Мне нужен лук деревянный и стрелы,
я б защищала тебя, как умела.
Пара сандалий на тонких подошвах,
тертые джинсы и пояс из кожи.

Мне нужен голос, тихий и точный -
пела б тебе колыбельные ночью.
Нервные пальцы ладоней тревожных -
плечи сжимать и ласкать осторожно.

Мне нужен дом, фортепьяно и ноты,
и дверь, чтоб за дверью оставить работу.
Заваривать чай и шептаться вполголос,
Ворот рубашки, халатика пояс.
Мне нужен лук деревянный и стрелы.

Цепкие мысли 
и сильное тело.