Им казалось, если все кончится,
то оставит на них какой-нибудь страшный след.
Западут глазницы,
охрипнет голос,
деформируется скелет.
Если кто-то и выживает после такого,
то он заика и инвалид.
Но меняется только взгляд - ни малейших иных примет,
даже хочется, чтоб болело,
но не болит.
Они знают - презреннее всех, тот, кто лжет,
потому что лгать - это тушить о близкого страх,
наносить ожог.
И после их сотой любви, сожженной дотла,
до конца.
Где же их грубые швы?
Где их клейма на пол-лица?
то оставит на них какой-нибудь страшный след.
Западут глазницы,
охрипнет голос,
деформируется скелет.
Если кто-то и выживает после такого,
то он заика и инвалид.
Но меняется только взгляд - ни малейших иных примет,
даже хочется, чтоб болело,
но не болит.
Они знают - презреннее всех, тот, кто лжет,
потому что лгать - это тушить о близкого страх,
наносить ожог.
И после их сотой любви, сожженной дотла,
до конца.
Где же их грубые швы?
Где их клейма на пол-лица?
