Умирающий в шутку едва ли всерьез воскреснет.
И в Москве тоже можно жить – словно спать в гробу.
Отходящий под утро ко сну получает песню
про болотных людей, обещания и судьбу.
Как беспечный царек обещал водяному сына,
потому что ещё не рожденных - не берегут.
Как потом этот нежный мальчик входил в трясину,
крестик, нож и рубаху оставив на берегу.
Понимал, погрузившись по грудь, что не будет торга,
просто будет у бога топи еще один
вечно юный безмолвный пасынок в толще торфа,
без рубахи, и даже без крестика на груди.
Понимал, погрузившись по шею, по подбородок,
что вот эти пятнадцать шагов он в себе несет
стержень сказки, печаль и страх своего народа.
А потом погружался по маковку. Вот и все.
Вот и все, мой хороший, прости, никакой морали,
всю мораль нанизали позже, чтобы прикрыть
все, что мы тут с тобой напортили и наврали,
всю нечестность, бесчеловечность нашей игры.
И неважно, в какой ты позе, стоишь ли гордо
или вязнешь и оплываешь, не в этом суть:
твой единственно верный сюжет подступает к горлу:
и ни вскрикнуть уже, ни дернуться, ни вдохнуть.
