А.А.

Углем наметил на левом боку
место, куда стрелять,
чтоб выпустить птицу — мою тоску
в пустынную ночь опять.

Милый! Не дрогнет твоя рука.
и мне недолго терпеть,
вылетит птица — моя тоска,
сядет на ветку и станет петь.

Чтоб тот, кто спокоен в своем дому,
раскрывши окно, сказал:
— Голос знакомый, а слов не пойму, —
и опустил глаза.

Флер

Он стал моим наваждением,
тенью в каждом моем сновидении,
в каждом зеркале отражением,
самым тайным моим откровением.

Он оставил меня в невесомости,
вне запретов, табу и условностей,
разнес вдребезги купол скромности
и загладил в душе все неровности.

Ободок кольца нежеланного,
вокруг пальца его безымянного - 
символ нашего родства странного,
греха главного, первозданного.


Тот, что дома ждет – он другой совсем,
он уже не лекарство от всех проблем,
он уже не решение всех дилемм,
но он дорог мне стал со временем.

Жаль, в груди моей нету двух сердец,
жаль, меня не заменит сестра-близнец,
я уже не могу быть рабой колец,
и не в силах всему положить конец.

Всех нежней буду с мужем я в эту ночь,
как жена, как мать, как сестра, как дочь,
растворюсь в нем, как в озере теплый дождь,
и душа его птицей умчится прочь.

Ну а тот, кто мою жизнь зажег огнем,
перестанет дышать тёплым ясным днём,
вслед за ним полечу туда, где вдвоем,
Мы сольемся с ним, как река с ручьем.

Они все равно уйдут

Есть люди, которые никогда не уйдут. 

Есть люди, которые все равно уйдут.

Они все равно уйдут. Даже если ты обрушишься на пол и будешь рыдать, хватая их за полы пальто. Сядут на корточки, погладят по затылку, а потом все равно уйдут. И ты опять останешься одна и будешь строить свои игрушечные вавилоны, прокладывать железные дороги и рыть каналы - ты прекрасно знаешь, что все всегда могла и без них, и именно это, кажется, и губит тебя. 
Они уйдут, и никогда не узнают, что каждый раз, когда они кладут трубку, ты продолжаешь разговаривать с ними - убеждать, спорить, шутить, мучительно подбирать слова.
Они все равно уйдут. 

А ты будешь мечтать поставить счетчик себе в голову - чтобы считать, сколько раз за день ты вспоминаешь о них, приходя в ужас от мысли, что уж никак не меньше тысячи. И плакать перестанешь - а от имен все равно будешь вздрагивать. И еще долго первым, рефлекторным импульсом при прочтении/просмотре чего-нибудь стоящего, будет: "надо им показать". 

А если не захотят уйти сами - ты от них уйдешь. Чтобы не длить ощущение страха. Чтобы не копить воспоминаний, от которых перестанешь спать, когда они уйдут. Ведь самое страшное - это помнить хорошее: оно прошло, и никогда не вернется. 
А чего ты хотела. Ты все знала заранее. 
Чтобы не ждать. Чтобы не вырабатывать привычку. 

И такой большой, кажется, сложный механизм жизни - вот моя учеба, в ней столько всего страшно интересного, за день не расскажешь; вот мои друзья, и все они гениальны, честное слово... Кажется, такая громадина, такая суперсистема - отчего же это все не приносит ни малейшего удовлетворения? Отчего будто отключены вкусовые рецепторы, и все пресно? Где разъединился контактик, который ко всему этому тебя по-настоящему подключал? 

И когда кто-то из них появляется - да катись оно все к черту, кому оно сдалось, когда я... когда мы... 
Послушай, они же все равно уйдут. И уйдут навсегда, а это дольше, чем неделя, месяц и даже год, представляешь? 
Будда учил: не привязывайся. 
Как будто тебе все время показывают кадры новых сногсшибательных фильмов с тобой в главной роли - но в первые десять минут тебя выгоняют из зала, и ты никогда не узнаешь, чем все могло бы закончиться. 
Или выходишь из зала сама.

 В последнее время фильмы стали мучительно повторяться, герои неуловимо похожи какой-то недоуменно дружелюбной улыбкой; и разговариваешь с ними как-будто сквозь пуленепробиваемое стекло, они  смотрят в глаза и не слышат, и не понимают ни единого твоего слова.

И ты перестаешь удивляться, что они уходят. 
И ты перестаешь замечать это, ты перестаешь заострять на них свое внимание, ты перестаешь печалиться из-за этого.

 Ушедшие навсегда - все похожи.
Оставшиеся навсегда - все бесценны.

О том, что все будет хорошо

Сейчас два часа тридцать восемь минут. 
Сейчас я сажусь за стол, беру карандаш 
и пишу тебе то, чего от меня не ждут. 
А если ждут, ты когда-нибудь передашь. 

Море плясало и дождь над ним причитал. 
Я этого не писала. 
Ты этого не читал.

Когда-нибудь он выходит ее встречать. 
Он надевает куртку, берет собаку, 
на лестнице не довольно пинает банку 
и вежливо отвечает, который час.

До остановки, в общем, недалеко, 
но он шагает медленно, 
отражаясь, в широких мелких лужах, 
от листьев ржавых, 
в колючем небе, бледном, как молоко. 

Он впитывает разрозненный звукоряд, 
прозрачный несезон, холодок по коже, 
он думает, что любимые все похожи 
на мелкий дождь, танцующий в фонарях. 

Он думает, 
что они все похожи 
на неоновые змейки на мокрых крышах, 
на то, как осторожно на руку дышат,
когда оно несильно обожжена. 

Она его обнимает. 
Слегка сипя, здоровается. 
Бросает собаке коржик.

Он думает, что любимые все похожи 
и улыбается этому про себя.

Когда-нибудь, 
например, через пару дней, 
она сидит в автобусе, как живая, 
опасная, как собака сторожевая, 
когда добыча распластана перед ней. 

Она сидит и внутри у нее все лает 
и смотрит глазами цвета, как жидкий йод.
По радио какой-то мудак поет: 
-Ах девочка моя, ла-ла-ла-ла-лайла, 
ах девочка моя, ты такая злая, 
как будто он совсем тебе не дает.

Она подходит к выходу, словно зомби. 
И слезы в ней дрожат, будто зерна в зобе, 
Она ревет, вдыхая прогорклый смог, 
как будто весь мир старался к ней продолбиться, 
а этот придурок смог. 
И заяц жил, и лисица жила, и львица 
- а медведь пришел и разрушил весь теремок.

Она стоит и коса у нее по пояс. 
И щеки мокры от слез. 
А у любви есть тот, кто попал под поезд
и тот, кто забрызган грязью из-под колес.

Когда-нибудь мы сидим с тобй вшестером - 
ты, я и четыре призрачных недолюбка 
и лунный свет, и моя голубая юбка,
и дымный и негреющий костерок. 

Когда-нибудь мы сидим с тобой у огня 
и ты говоришь мне: 
-Слушай, кто эти люди?

Вот видишь, складка, горькая, пожилая,
вот слышишь - смех неистовый, проливной 
- ты думал, это было всегда со мной? 
А это я кого-то переживаю.

Быть может и сама того не желая 
- но вечно, как и водится под луной.


Острым карандашом этот текст написан о том,
что все будет хорошо. 
И острием самым подведена черта.

Я этого не писала.
Ты этого не читал.

Я призван издалека

Все никак не освоюсь с правилами пока.
Есть фактура снега и есть - песка.
Все мы сшиты не из одного куска.
Радости хватает на полглотка.
Плоть стареет, хоть обновляема и гибка.
Есть секунды куда значительней, чем века. 

Видимо, я призван издалека.

Там, откуда я родом и скоро вернусь куда,
не земля, не воздух и не вода -
но таинственная мерцающая среда. 
Местные не ведают там ни гордости, ни стыда,
слушают историю будто сквозь толщу льда -
из текучего абсолютного никогда.

Не свихнуться стоило мне труда.